В то время как Лукреций и Метробий судачили с молодым Лонгином Кассием о кощунственной любви Катилины, Арторикс увидел патриция, и глаза его радостно засияли. Он начал осторожно проталкиваться через толпу, стараясь добраться до Катилины.

Но одно дело желать, другое — исполнить желание; только через полчаса, да и то лишь следуя движению толпы, направлявшейся к выходу из храма, молодой галл мог приблизиться к Луцию Сергию, по-прежнему погруженному в созерцание весталки. Арторикс тихо сказал ему на ухо:

— Свет и свобода.

Катилина вздрогнул, стремительно повернулся и, нахмурив брови, сурово, почти с угрозой спросил фокусника, пристально вглядываясь в него своими серыми глазами:

— Что это значит?

— Я от Спартака, — тихо ответил Арторикс. — Прибыл в таком вот виде из Апулии. Мне надо переговорить с тобою о важных делах, славный Катилина.

Патриций еще с минуту смотрел на фокусника, потом сказал:

— Хорошо… Иди рядом, пока нам не удастся выбраться из храма… Потом следуй за мной издали, пока мы не дойдем до уединенного места.

С презрением, отличающим сильных и дерзких самоуправцев, — а у Катилины оно доходило до грубости и полного пренебрежения к людям, — он принялся расталкивать толпу своими мощными руками и зычным голосом приказывал окружающим посторониться. Действуя таким способом, Катилина скорее других достиг выхода из храма; за ним неотступно, точно пришитый, шел Арторикс.

Продвигаясь таким же точно образом, они прошли через портик и очутились на улице, а через полчаса, выбравшись из толпы, направились к Скотному рынку, где толпились продавцы и покупатели волов; на этой огромной площади, отведенной для торговли скотом, народу оказалось не так много, и путникам не стоило большого труда добраться до круглого храма Геркулеса Триумфального; Арторикс следовал за Катилиной на некотором расстоянии.

Миновав храм Геркулеса, Катилина подошел к небольшому храму Целомудрия патрицианок; там он остановился, поджидая фокусника, и Арторикс подошел к нему.

Как это и было поручено Арториксу, он изложил Катилине предложение Спартака; красочно, правдиво, убедительно описал он мощь гладиаторских легионов; доказал, что отвага этих шестидесяти тысяч рабов, уже испытанных во многих боях, удесятерилась бы, встань во главе их Луций Сергий Катилина, и за короткое время число их удвоилось бы; на основании всего этого, нисколько не преувеличивая, можно было с полной достоверностью рассчитывать на ряд побед и через год подойти с непобедимым войском к воротам Рима.

При этих словах глаза Катилины налились кровью; на выразительном свирепом лице заходили желваки мускулов, время от времени он угрожающе сжимал мощные кулаки, из груди его вырывались вздохи удовлетворения, весьма похожие на звериный рык.

Когда Арторикс закончил свою речь, отрывисто и взволнованно заговорил Катилина:

— Ты искушаешь меня… о юноша… я, право, не знаю… Не хочу скрывать от тебя, что мне, патрицию и римлянину… противно даже подумать, что я могу стать во главе войска рабов… храбрых, отважных, пусть так… но все же мятежных рабов. Однако мысль о том, что в моем распоряжении будет такая мощная армия и я смогу ее вести к победе… Ведь я рожден для великих деяний и никогда не имел возможности получить управление какой-либо провинцией, где мог бы мне представиться случай совершить высокие дела; чувствую, что эта мысль…

— Такая мысль пусть не опьянит тебя, не одурманит твоего разума настолько, чтобы ты мог забыть, что ты римлянин и рожден патрицием; что олигархия, господствующая над нами, должна быть уничтожена руками свободнорожденных и римским оружием, а не с преступной помощью варваров-рабов.

Слова эти произнес человек лет тридцати, высокого роста, с благородной осанкой и надменным лицом. Он шел следом за Катилиной и в эту минуту выступил из-за угла храма Целомудрия, около которого вели беседу Луций Сергий и Арторикс.

— Лентул Сура! — удивленно воскликнул Катилина. — Ты здесь?..

— Я пошел за тобою, потому что мне показался подозрительным человек, как будто преследовавший тебя. Я не раз предсказывал тебе, что судьбой предначертано трем Корнелиям властвовать над Римом; Корнелий Цинна и Корнелий Сулла уже исполнили это предначертание, ты — третий избранный судьбой быть властелином Рима. Я хочу помешать тебе совершить ошибку: ложный шаг, вместо того чтобы приблизить тебя к цели, отдалит тебя от нее.

— Стало быть, Лентул, ты думаешь, что может представиться другой столь же благоприятный случай, как предложение Спартака? Значит, ты думаешь, что в дальнейшем нам удастся иметь под нашим началом легионы, подобные войску гладиаторов, и осуществить наши планы?

— Я думаю, что если бы мы воспользовались предложением Спартака, мы не только навлекли бы на себя ненависть народа нашего и проклятие всей Италии, но это послужило бы не на благо римским плебеям, не на благо лишенным наследства, неимущим и обремененным долгами, а только на пользу варварам, врагам римского народа. Если благодаря влиянию* и помощи друзей наших они станут господствовать в Риме, неужели ты думаешь, что они будут подчиняться каким-нибудь законам, и мы чем-нибудь сможем обуздать их? Неужели ты думаешь, что они предоставят нам право управлять и властвовать? Каждый римский гражданин в их глазах будет врагом; они вовлекут нас в резню и убийства, а ведь мы, по своему чрезмерному простодушию, собирались сокрушить одних только оптиматов!

Лентул говорил твердо и спокойно, и постепенно возбуждение Катилины ослабевало, каждое его движение выдавало, что пыл его остывает, и когда Сура закончил свою речь, убийца Гратидиана устало склонил голову на грудь и с глубоким вздохом тихо сказал:

— Логика твоя убийственна, словно отточенный клинок испанского меча.

Арторикс что-то хотел сказать Лентулу, но тот, сделав повелительный жест, произнес твердым тоном:

— Иди, возвращайся к Спартаку. Передай ему, что мы восхищаемся вашим мужеством, но что мы прежде всего римляне. Все распри на Тибре утихают, когда нашей родине угрожает большая опасность. Скажи, чтобы он воспользовался благоприятствующей ему судьбой и повел бы вас по ту сторону Альп, каждого в его страну: дальнейшая война в Италии будет для вас роковой. Иди, и да сопутствуют тебе боги.

С этими словами Лентул Сура взял под руку мрачного и безмолвного Катилину, стоявшего в глубоком раздумье, и повел его в сторону Скотного рынка.

Арторикс еще долго провожал растерянным взглядом две удалявшиеся фигуры. Его вывел из задумчивости Эндимион, который прыгнул на него и стал лизать ему руки; тогда мнимый фокусник решил уйти и медленно зашагал к Гермальской курии, по дороге к древним Мугионским воротам.

Когда галл подошел к курии, где также толпился веселившийся народ, солнце уже близилось к закату. Арторикс был погружен в свои печальные мысли, вызванные словами Суры, и даже не заметил, что уже довольно долго за ним следит Метробий, — то идет позади, то забегает вперед и внимательно его разглядывает. Только выйдя на площадь, где находилась Гермальская курия, он заметил мима и сразу же узнал его, так как долгое время жил на вилле Суллы в Кумах и знал комедианта, частого гостя в доме диктатора; при виде Метробия Арторикс взволновался, боясь, как бы он не признал в нем гладиатора Суллы.

Поразмыслив немного, галл решил выйти из затруднительного положения и ускорил шаги в надежде на то, что Метробий оказался здесь случайно и не узнал его; в худшем случае он надеялся, затерявшись в толпе, скрыться с глаз преследователя.

Казалось, судьба покровительствовала Арториксу. У входа в дом какого-то патриция толпились его клиенты; каждый держал в руке по свече: по случаю праздника сатурналий они, согласно обычаю, принесли эти свечи в дар сенатору — хозяину этого дома и своему патрону.

Арторикс в одну минуту добежал до этой толпы клиентов, и, работая локтями, протиснулся в нее и вместе с ними пробрался в дом патриция; привратнику, спросившему у него, зачем и куда он идет, Арторикс ответил, что хочет предложить хозяину дома дать представление для его клиентов и таким способом сенатор отблагодарит их за принесенные ему дары.