— Стало быть, ты, Цезарь, отчасти разделяешь мои взгляды?

— Да, я жалею рабов и всегда был к ним снисходителен, я сочувствую гладиаторам и, если устраивал зрелища для народа, никогда не допускал, чтобы гладиаторы варварски убивали друг друга ради удовлетворения необузданных инстинктов толпы. А чтобы достигнуть цели, которую я поставил перед собой (если только мне когда-нибудь удастся достигнуть ее), понадобится гораздо больше искусства, чем насилия, больше ловкости, чем силы, понадобятся и смелость и осторожность — неразлучные спутники при всяком опасном начинании. Я чувствую, что мне предназначено достигнуть высшей власти, я должен, я хочу ее достигнуть и достигну. Мне надо обратить себе на пользу всякую силу, встречающуюся на моем пути, подобно тому как река собирает в свое лоно все притоки и вливается в море бурной, могучей рекой. И вот я обращаюсь к тебе, доблестный Спартак, как к человеку, которому судьбой предначертаны великие деяния. Скажи, согласен ли ты оставить безумную мысль о невозможном восстании и вместо этого стать помощником и спутником счастья Цезаря? У меня есть своя звезда — Венера, моя прародительница, она ведет меня по тропе жизни и предрекает мне высокое назначение. Рано или поздно я получу управление какой-либо провинцией и командование легионами, буду побеждать и получать триумфы, стану консулом, буду низвергать троны, покорять народы, завоевывать царства…

Возбужденная речь Цезаря, его решительное лицо, сверкающие глаза, взволнованный голос, уверенность, глубокая убежденность, звучавшие в его речи, — все это придавало его облику такую величавость и значительность, что Спартак на мгновение был очарован и покорен.

Цезарь остановился на минуту, и Спартак, словно освободившись от власти собеседника, спросил суровым и проникновенным голосом:

— А что будет потом?

В глазах Цезаря вспыхнуло пламя. Побледнев от волнения, дрожащим голосом, но твердо он произнес:

— А потом… власть над всем миром!

Короткое молчание последовало за этими словами, в которых сказалась вся душа будущего диктатора. С юных лет в нем жила только одна эта мысль, к этой цели были направлены все его стремления, каждое слово, весь его необычайный ум, всепокоряющая воля.

— Откажись от своего замысла, оставь его, — сказал Цезарь, вновь обретая безмятежное спокойствие. — Оставь его, дело твое обречено на гибель в самом зародыше: Метробий не замедлит сделать консулам донос. Убеди своих товарищей по несчастью претерпеть все для того, чтобы у них осталась некоторая надежда завоевать свои права законным путем, а не с оружием в руках. Будь моим другом, ты последуешь за мной в походах, которые мне будет поручено совершить, ты возглавишь храбрых воинов и проявишь в полном блеске необыкновенные воинские способности, которыми тебя наградила природа.

— Невозможно, невозможно!.. — воскликнул Спартак. — Благодарю тебя от всей души, Гай Юлий, за твое уважение ко мне и за твои лестные предложения, но я должен идти по пути, указанному моей судьбой. Я не могу и не хочу покинуть моих братьев по рабству. Если бессмертные боги на Олимпе озабочены судьбами людей, если там, наверху, еще существует справедливость, которой здесь больше нет, наше дело не погибнет. Если же люди и боги будут сражаться против меня, я не покорюсь и, как Аякс, сумею пасть мужественно, со спокойной душой.

Цезарь вновь почувствовал невольное восхищение и, крепко пожав руку Спартака, сказал:

— Да будет так! Если ты столь бесстрашен, я предсказываю тебе счастливый удел — я знаю, насколько бесстрашие помогает избегать несчастий. Тем больше я желаю, чтобы тебе сопутствовало счастье, ибо знаю, что счастье играет во всяком деле большую роль, особенно в делах военных. Нынче вечером ты готов считать свое дело погибшим, а завтра вмешательство судьбы может привести его к успеху. Я не могу, я не имею права помешать Метробию; он отправится к консулам и раскроет ваш заговор. Ты же постарайся попасть в Капую раньше гонцов сената, и, может быть, счастье будет на твоей стороне… Прощай.

— Да покровительствуют тебе боги, Гай Юлий… Прощай.

Понтифик и рудиарий еще раз обменялись крепким рукопожатием и, так же как прежде, в молчании, но совсем в ином расположении духа спустились по пустынному переулку, по которому поднимались до вала. Вскоре они дошли до таверны Венеры Либитины. Цезарь расплатился с хозяйкой и направился домой в сопровождении раба. Спартак, созвав своих товарищей, стал с лихорадочной поспешностью отдавать им срочные приказы, которые считал в данном случае наилучшими: Криксу он приказал уничтожить все следы заговора среди римских гладиаторов; Арториксу — мчаться в Равенну к Гранику. Затем вместе с Эномаем Спартак оседлал двух сильных коней и, взяв с собой пять талантов из кассы Союза угнетенных, чтобы иметь возможность в пути раздобыть новых лошадей, во весь опор поскакал через Капенские ворота в Капую.

Когда Цезарь возвратился и прошел в триклиний, он узнал, что от новых возлияний фалернского Метробий вновь загорелся пламенной любовью к родине и, обеспокоенный долгим отсутствием Цезаря, боясь, как бы с ним не случилось несчастья, отправился к консулу спасать республику: «Пойду прямехонько к консулу», — заявил он привратнику, но, по словам последнего, шатался из стороны в сторону.

Цезарь долго стоял, погрузившись в глубокое раздумье; потом, придя в спальню, сказал про себя:

«Теперь гладиаторы и гонцы сената будут состязаться в скорости. Как знать, кто придет первым!»

И после короткого раздумья добавил:

«Как часто от самых ничтожных причин зависят важнейшие события! Вот сейчас все зависит от коня!»

Глава десятая

ВОССТАНИЕ

Веселая, богатая, привыкшая к жизни, полной удовольствий, Капуя, столица Кампаньи, самой плодородной, самой цветущей, самой прекрасной провинции во всей Италии, в те времена, о которых мы повествуем, уже находилась в упадке по сравнению с прежним великолепием и могуществом, которым, до похода Ганнибала в Италию, завидовали ее богатые соперники — Карфаген и Рим.

Капуя, как предполагают, была основана осками, примерно за два столетия до основания Рима, на чудесных берегах Вултурна и, вероятно, тоже называлась Вултурном — по наименованию реки. В течение трех столетий она была столицей Союза двенадцати городов, основанных в этом краю, который этруски завоевали у осков, авзонов и аурумов; от этих народов, уже обладавших высокой культурой, Италия заимствовала начала цивилизации гораздо раньше, чем от греков.

Три столетия спустя, а именно в 332 году со дня основания Рима, этруски, теперь уже изнеженные, утратившие энергию под влиянием мягкого климата, щедрой природы, а также воцарившихся развращенных нравов, не могли отразить набегов своих соседей — суровых горцев самнитов — и подпали под власть Самния. Самниты заняли их территорию и стали господствовать в покоренных этрусских городах; вероятно, они и назвали город Вултурн — Капуей, по имени какого-нибудь выдающегося своего вождя. Самниты, получившие господство в Кампанье, но тоже со временем потерявшие свою былую силу, вели постоянные войны с дикими пастушескими племенами близлежащих Апеннин, и через сто лет эти войны привлекли туда победоносных римских орлов, покоривших к тому времени большую часть Италии. Жители Кампаньи призвали римлян в качестве союзников, и они осели в этой прекрасной провинции, которая получила лишь номинальную независимость и слабое подобие муниципальных прав, фактически же принадлежала Риму. В Капую стекались в большом числе римские граждане и патрицианские семьи, привлеченные сюда красотой природы и теплой зимой, и в короткое время она возродилась, расцвела, стала богатым, многолюдным городом.

После победы Ганнибала над римлянами у Требии и Тразименского озера и окончательного поражения их при Каннах Капуя перешла на сторону победителя, и он сделал из этого очаровательного города базу для своих дальнейших военных действий. Но вскоре Ганнибал потерпел поражение, и вслед за этим звезда Капуи закатилась; город вновь подпал под власть римлян, они частью перебили его жителей, частью изгнали или же продали в рабство, а Капую заселили колонистами — горцами и землепашцами из окрестностей. Колонисты были сторонниками римлян и оставались верными Риму, когда он попадал в трудное положение.