— Я как раз надевала доспехи, собираясь идти в храм бога войны, и искала тебя, — пояснила молодая женщина, подымая с пола брошенный недавно щит и надевая его на руку.
Мирца направилась в угол, где стояла овечка, стараясь скрыть от нумидийки румянец, заливавший ее лицо от этой лжи.
Она отвязала веревку и конец ее подала Цетуль, вышедшей из палатки; рабыня вела за собой животное, рядом с ней шла Мирца.
Вскоре обе женщины вышли из лагеря через декуманские ворота, выходившие к реке Акри, так как преторские ворота были обращены в сторону Грумента.
Отойдя примерно на милю от лагеря, Мирца и Цетуль поднялись на небольшой холм, возвышавшийся неподалеку от реки; там был воздвигнут священный храм Марсу Луканскому. Здесь, следуя греческому, а не латинскому обряду, Мирца принесла в жертву богу войны овечку, чтобы он ниспослал милость войску гладиаторов и их верховному вождю.
В это время Спартак со своими конниками возвратился из разведки, куда он отправился утром; он встретил вражеских разведчиков, напал на них и обратил в бегство, взяв семерых в плен. От них он узнал, что Красс со всем своим войском направляется в Грумент. Спартак подготовил все для сражения с Крассом, который через два дня пополудни появился со своим войском, расположив его в боевом порядке против гладиаторов.
После сигналов как с той, так и с другой стороны начался рукопашный бой, перешедший вскоре в общую ужасающую резню. Сражение длилось четыре часа. Обе стороны бились с равной напористостью и доблестью, но к закату солнца левое крыло войска гладиаторов, находившееся под командой Арторикса, дрогнуло; солдаты-новички, находившиеся в гладиаторских легионах, были недостаточно обучены и не обладали опытом; они не могли противостоять натиску римлян, тем более что после децимации римские легионеры стали отважными и смелыми до дерзости. Беспорядок и суматоха возрастали с каждой минутой, вскоре дрогнул самый центр; несмотря на чудеса храбрости, проявленные Арториксом, — спешившись, он боролся против наступавшего врага, уже раненный в грудь и в голову, шлем его был разбит, кровь обагрила лицо, но он не выпускал из рук оружия, — его легионы все же продолжали отступать все в большем и большем беспорядке. В это время появился разгневанный Спартак. Громовым голосом, упрекая солдат, он крикнул:
— Клянусь вашими богами, поражения, которые до сей поры вы наносили римлянам, превратили их в мощных львов, а вас в жалких кроликов! Остановитесь, во имя Марса Гиперборейского, и следуйте за мной, сражаться будем вместе, мы обратим их в бегство, как это уже бывало не раз. Если только вы будете биться, как подобает храбрым, мы и теперь их осилим.
И, бросив свой щит в нападающих врагов, он выхватил меч у раненого гладиатора и устремился на римлян с двумя мечами, как обыкновенно сражались в школах гладиаторов. Он так быстро описывал ими круги, наносил удары с такой силой и быстротой, что вскоре великое множество легионеров было повергнуто на землю: одни были убиты, другие корчились от ужасных ран. Римляне принуждены были отступить; перед могучей силой этих ударов не могли устоять ни щит, ни панцирь; все разлеталось, разбитое вдребезги; оба его меча сеяли вокруг гибель и смерть.
При виде этого гладиаторы воспрянули духом и с новыми силами бесстрашно бросились в бой, а Спартак, проходя через ряды ближайшего легиона, творил такие же чудеса, приближая победу.
Но центр войска гладиаторов, на который были направлены все силы Красса, лично командовавшего своим любимым шестым легионом, состоявшим из ветеранов Мария и Суллы, не мог более противостоять страшному натиску ветеранов, заколебался и начал отступать.
Спартак был на левом крыле, когда его глазам представилось печальное зрелище бегства гладиаторов в центре. Он бросился к коннице, стоявшей в резерве как раз за центром, вскочил на своего коня, которого держал под уздцы нумидиец на том месте, где находился Мамилий, велел трубить приказ кавалерии построиться в двенадцать рядов, с тем чтобы создать вторую боевую линию; легионы, обращенные в бегство, теперь могли через промежутки между боевыми рядами конницы пройти, чтобы укрыться в лагере; фанфары протрубили им сбор.
Но все эти меры не могли спасти легионы центра и левого крыла: они отступали в большом беспорядке, неся огромные потери. Только правое крыло, которым командовал Граник, отходило, соблюдая порядок. Чтобы сдержать стремительный натиск римлян и спасти войско от полного поражения, двенадцать отрядов конницы под началом Спартака обрушились на римские когорты, ряды которых были смяты, и легионеры принуждены были спешно отступить, построиться в круги, квадраты и треугольники, чтобы не быть уничтоженными конницей гладиаторов, которая теперь рубила застигнутых врасплох одиночек.
Красс хотел ввести в бой свою кавалерию, но не рискнул это сделать, потому что наступала ночь, все предметы сливались в одну темную, неясную массу. Обе воюющие стороны протрубили сбор, и войска возвратились в свои лагери. Сражение прекратилось.
Римляне потеряли пять тысяч человек, а гладиаторы восемь тысяч убитыми; тысяча двести восставших были пленены врагом.
Вернувшись в лагерь, Спартак с помощью полководцев, трибунов и центурионов принялся приводить в порядок свои легионы и позаботился о лечении Арторикса, раны которого были признаны врачом неопасными. Вождь приказал зажечь в лагере обычные огни. До наступления полуночи, соблюдая тишину, Спартак со своим войском оставил Грумент и направился в Неруль. Гладиаторы пришли туда около полудня, пробыли там всего четыре часа и ушли в Лавиний, где оставались до глубокой ночи, а на рассвете следующего дня ушли в Пандосию; оттуда фракиец намеревался отправиться в землю бруттиев и пройти в Косенцию.
В Пандосии к нему явился гонец от Красса. Отказавшись в свое время обменять сто римских пленных, которым Спартак сохранил жизнь, на Эвтибиду, которая после измены и поражения при горе Гарган жила в лагере претора, Красс теперь через своего гонца предлагал обменять тысячу двести гладиаторов, взятых в плен при Грументе, на сто римских патрициев, которые были в плену у фракийца.
Спартак, посоветовавшись об этом с Граником и тремя другими начальниками легионов, принял предложение Красса. Он условился с гонцом, что передача пленных произойдет через три дня в Росциане.
Когда гонец Красса уехал, Спартак подумал, и не без основания, что римский полководец сделал это предложение в надежде приостановить продвижение гладиаторов и выиграть упущенное им время; поэтому он решил послать в Росциан тысячу двести гладиаторов с двумя тысячами четырьмястами лошадьми и сто римских пленных, дав Мамилию, которому был поручен обмен, точный приказ не передавать римских пленных до тех пор, пока он не получит тысячу двести гладиаторов; как только они будут переданы ему, посадить их тотчас же на коней, которых он приведет с собой, и тут же галопом скакать в Темесу, от которой Спартак с войском будет находиться на расстоянии четырех дней пути; там он расположится лагерем и пробудет несколько дней; если Мамилий увидит, что римляне пытаются обмануть его, он должен уничтожить пленных римских патрициев и бежать к Спартаку, оставив тысячу двести гладиаторов на волю судьбы.
Во время перехода из Пандосии в Темесу Спартак натолкнулся на вооруженный отряд, который разведчики фракийца приняли за римлян. Но то были пять тысяч рабов Гая Канниция, собранных и организованных им в отряд. Осознав свою неправоту перед Спартаком и раскаявшись в своем проступке, Канниций вел теперь свой отряд в лагерь восставших, поклявшись беспрекословно подчиняться и повиноваться Спартаку и строго соблюдать дисциплину.
Фракиец по-братски принял самнита и его солдат, которых тотчас же приказал наилучшим образом вооружить, подразделил и пополнил ими свои двенадцать легионов, один из которых отдал под начало Гая Канниция.
Через пять дней после этого возвратился Мамилий с тысячью двумястами пленных, к которым Спартак в присутствии всего войска обратился с краткой, но полной укоров речью, дав им понять, что не всегда найдутся в лагере сто пленных римских патрициев, которые спасли бы жизнь гладиаторов, сдавшихся живыми врагу. Не будь такой счастливой случайности, гладиаторы, все тысяча двести человек, висели бы теперь на деревьях по дороге, ведущей из Грумента в Росциан, и стали бы пищей ворон и ястребов апеннинских лесов; лучше пасть на поле брани, чем отдаться живым в руки врага и быть потом позорно повешенным.