Тогда она тихо свернула налево и пошла вдоль холма, чтобы обследовать местность.

Пройдя примерно с полмили, Эвтибида очутилась в том месте, где холм, вокруг которого она бродила, образовывал небольшое расширение и соединялся с другим, более высоким холмом. Оттуда, налево от гречанки, виднелось море. Молодая женщина остановилась и при слабом свете зари стала осматриваться; ей показалось, что перед ней среди темной массы деревьев возвышается какое-то здание. Она стала всматриваться пристальнее и убедилась, что это был храм.

Минуту она постояла в раздумье, затем, сделав энергичный жест, говоривший о принятом решении, она быстро направилась к храму, отстоявшему очень далеко от стен города; в этом месте стены шли по изгибу подъема холма, который, как ей показалось, был занят гладиаторами.

Через несколько минут Эвтибида дошла до здания; оно было небольшое, но очень красивое и изящное, построенное из мрамора в дорическом стиле. Гречанка быстро сообразила, что это священный храм Геркулеса Оливария. Гладиаторы его не охраняли; их аванпосты доходили только до небольшого дворца, находившегося на расстоянии двух полетов стрелы от названного храма; она решила войти туда. Храм был пуст, и, обойдя все кругом, Эвтибида собиралась уже уходить, как вдруг заметила старика; судя по одеянию, то был жрец. Погруженный в свои мысли, он стоял, опершись на колонну храма, близ жертвенника, перед которым возвышалась чудесная мраморная статуя Геркулеса с оливковой палицей; отсюда и было его имя — Геркулес Оливарий.

Гречанка вернулась назад и, подойдя к жрецу, рассказала ему на ломаной латыни, что она хотела наполнить свою амфору водой из источника при храме, что она — рабыня одного из местных землепашцев; ее господин, узнав о приближении войск, бежал и укрылся в развалинах храма Януса, в глубине долины, а там совсем нет питьевой воды.

Жрец, принадлежавший к роду потитиев, провожая рабыню к источнику, где она должна была набрать воды в амфору, разговорился с Эвтибидой о печальных временах и дурных последствиях войны, тем более пагубных, что, по словам жреца, заброшена религия, единственный источник людского благополучия. Эвтибида соглашалась с ним и хитрыми вопросами и восклицаниями, с виду простыми и незатейливыми, поощряла говорливого потития, утверждавшего, что древние италийцы искони отличались благоговейным отношением к великим богам и почитали их, а поэтому Сатурн, Юпитер, Марс, Юнона, Церера, Геркулес, Янус и другие боги щедро дарили им свои милости и пеклись о них; теперь же скептицизм и эпикуреизм все больше и больше проникают в души, культ великих богов заброшен, а жрецов предают осмеянию; боги, оскорбленные такой нечестивостью, ниспосылают справедливые кары. Для добрейшего потития таким образом все войны, резня, мятежи, которые в течение тридцати — сорока лет омрачали Италию, были не чем иным, как явным проявлением гнева небесного.

Старец жаловался еще и на то, что вынужден был вместе с другими двумя жрецами после занятия Темесы гладиаторами Спартака укрыться в этом храме; он оплакивал печальные последствия осады; из-за нее Спартак запретил жителям Темесы выходить из города, и теперь уже больше никто, даже и те, кто горит желанием, не может посетить храм, не может приносить богу жертвы и дары. Это более всего огорчало добрейшего старца, ибо каждое жертвоприношение Геркулесу всегда заканчивалось пиром, а жертвы и дары доставались жрецам.

Как видно, священнослужители тех времен, так же как и в наше время и во все эпохи, всех религий и народов, являлись служителями лицемерия и суеверия; о религиозном усердии людей, забитых, грубых и обманутых, они судили по количеству и качеству принесенных в храм даров — ведь эти дары тому или иному божеству питали ненасытное чрево жрецов культа.

— Вот уже двадцать дней, как никто не посещает храм Геркулеса Оливария, которого так почитали в этих обширных краях Лукании и Бруттии… — произнес, вздыхая, потитий.

— Скажу своему господину, что если он желает, чтобы его дом и владения остались не разграбленными, пусть приходит сюда сам или присылает дары великому Геркулесу Оливарию, — сказала с видом покорного и в то же время глубочайшего убеждения Эвтибида, коверкая латинскую речь.

— Да защитит тебя Геркулес, добрая девушка, — ответил потитий.

И, помолчав немного, он добавил:

— Да, это так… благочестия надо искать у женщин, чаще всего оно обитает в женском сердце. Я тебе только что сказал, что вот уже двадцать дней, как из наших краев никто не приходил и не приносил жертв нашему богу… Это не совсем так; два раза здесь была и приносила жертвы девушка, кажется гречанка, из лагеря гладиаторов… такая набожная, преданная богу и очень красивая!

Глаза Эвтибиды сверкнули от радости; дрожь пробежала по всему ее телу, и кровь сразу бросилась в лицо; к счастью, темная краска, покрывавшая ее лицо, помешала жрецу заметить румянец, совершенно изменивший ее облик, и узнать, что это была другая женщина, а не та, за кого она себя выдавала.

— Ах, — произнесла она, стараясь овладеть собой и подавить свое волнение, — ты говоришь, что какая-то молодая женщина приходила сюда из вражеского лагеря?

— Да, да, она была в военной одежде, на перевязи висел меч, и оба раза ее сопровождала черная женщина, вот как ты… бедняжка — немая, по приказу ее госпожи у нее отрезали язык.

Эвтибида сделала жест, выражавший ужас, затем сказала с напускной простотой и добродушием:

— Из вражеского лагеря… мой господин говорит, что они наши враги… даже враги и те поклоняются великим богам… Завтра же я приду сюда… до рассвета… я так боюсь гладиаторов… и если я не смогу уговорить моего господина присылать дары славному Геркулесу Оливарию, тогда я сама принесу ему свой скромный дар.

Потитий похвалил ее и, поощряя ее благочестие, обещал ей покровительство Геркулеса, а на прощание указал ей тропинку, которая шла от храма к лощинке между двумя холмами: по ней было легче спускаться и подыматься незамеченной.

Трудно описать, с какой радостью возвращалась в лагерь коварная гречанка. Сердце ее готово было вырваться из груди; она нашла такого союзника, о каком не могла даже мечтать: продажность и жадность жреца бросались в глаза, подкупить его не составляло труда, и, может быть, при его посредстве удастся найти какой-нибудь скрытый, потайной доступ к стенам; во всяком случае — вот отчего трепетало ее сердце — если никаким другим способом ей не удастся пронзить грудь Спартака, то все равно, убив его сестру, она нанесет ему смертельный удар. Жрец и храм помогут ей в этом.

Вернувшись в лагерь, она вошла в свою палатку и не выходила оттуда весь день. Ночью она приблизилась к палатке претора; ее тотчас же пропустили к Крассу; она сообщила ему о своем открытии и о том, что в будущем она надеется достичь большего. Гречанка сказала, что ей нужны деньги, и вождь римлян предоставил в ее распоряжение казну квестора. Но Эвтибида ответила, что ей нужны всего лишь пять талантов. Скрофа выдал ей эту сумму.

В час пополуночи Эвтибида снова вышла из лагеря. Она вела ягненка, двух молочных поросят и несла четырех белоснежных голубей; она поднялась по тропинке, указанной ей потитием, до храма Геркулеса и пришла туда за два часа до рассвета. Больше часа ждала она, пока потитий открыл ей двери храма. Вместе с двумя служителями он принял дары бедной рабыни, и все трое весьма одобрили их.

Разговаривая с потитием, которого она видела накануне, — имя его было Ай Стендий, — Эвтибида сказала ему, что завтра собирается посетить храм ее господин с богатыми жертвоприношениями богу, если только не побоится выйти из-под развалин храма, где он спрятался. Если же он не пойдет сам, то она уговорит его это лестное поручение доверить ей.

На следующий день она действительно привела с собой рабочего вола, нагруженного вином и зерном; все это от имени своего господина она приносила в жертву богу.

Эвтибида в течение пяти или шести дней посещала храм Геркулеса; она искусно разузнавала характер Айя Стендия и подготовляла его к тем щекотливым предложениям, которые намеревалась ему сделать. Гречанка открыла жрецу, что она не та, какой она ему вначале представлялась. Эвтибида предлагала ему быть с римлянами и за римлян; Красс готов широко вознаградить его и других жрецов, если они укажут место в стене, через которое можно было бы неожиданно ворваться в город.